Кровь пьют руками - Страница 13

На часах начало второго. Игорь уже в пальто, моя роль подходит к концу. Сыграла.

Господи, неужели я еще жива?

Получается, жива. Роль отыграна, гость прощается, сейчас останусь одна…

Нет!

Внезапно понимаю — не смогу. Кинусь на стену, рвану предохранитель браунинга, сойду с ума — или брошусь в черноту ночи искать этих мерзавцев…

Улыбаюсь.

В десятитысячный раз за проклятый вечер.

— Игорь! У меня несколько дурацкое предложение. Сегодня весь день торчала на работе, голова — как у Страшилы Премудрого, иголки лезут. К тому же коньяк… Давно не пила, признаться. Давайте прогуляемся — полчасика, не больше! Погода прямо новогодняя!

Он не удивляется. То есть, конечно, удивляется, но виду не подает.

— С удовольствием! Я т-тоже, знаете, сегодня слегка переработался. Очки разб-бил…

В очках я его еще не видела. Наверное, минус, но небольшой. Бедняжка сероглазый!

— Очки? Вы, Игорь, что, с кентавром встретились?

— Уг-гадали! И б-был сей китоврас зело страховиден и зраком м-мерзок…

Пальто, шапка, сапоги. Диктофон — в карман пальто. И еще: выкатку фотографии, ту, что сделала утром.

Пистолет? Нет, не надо.

Понадобится — руками на части разорву.

Мы идем по улице — тихой, совершенно пустой, покрытой свежим чистым снегом. Давно заметила: в этом городе улицы пустеют с темнотой, особенно зимой. Каким-то образом Игорь берет меня под руку, и мне становится легче. Он что-то рассказывает, я отвечаю — не слыша себя. Это нетрудно, этому учат. Кажется, я смеюсь. Какая все-таки у него красивая улыбка!

Теперь налево. Похожая улица, только чуть поуже. Направо, пересекаем проспект. Поздний «Мерседес» освещает нас фарами. Направо… Здесь!

Возле знакомого подъезда — пусто. На белом, искрящемся в свете фонарей снегу — одинокая цепочка следов. Мужских. Зато чуть дальше, прямо посреди улицы…

Кентавры! Двое, один — гнедой, со знакомой бородищей. И я впервые жалею, что не взяла оружие.

Теперь — стоп. Хлопок по лбу… Нет, это лишнее, достаточно удивленного взгляда на подъезд. Мотивация внезапной остановки — этому тоже учили. Итак: удивление, внезапное озарение (надо же, совсем забыла, нужно передать… или забрать, не важно)…

Игорь слушает весь этот бред, улыбается, кивает:

— К-конечно, Ирина! Если не в-возражаете, я тут п-подожду, к-кентаврами полюбуюсь…

Свинство оставлять приезжего человека на ночной улице наедине с кентами, но брать Игоря с собой невозможно. А если встретят выстрелами в упор?

— Я быстро. Десять минут — не больше!

Ныряю в темноту подъезда… Все! Дурацкую улыбку — прочь! Первого — кто откроет. Если, конечно, это не будет гражданка Бах-Целевская.

Сучонку — по шее. А еще лучше — за шею, за «яблочко», и пусть зовет своего сладенького Алика!

Знакомая дверь — уже с новым замком и новыми петлями. Зато звонок старый. Теперь встать слева, если что — не попадут.

Шаги!

Я ждала вопроса, дурацкого «Кто там?», но открыли сразу. Точнее, открыл. Гражданин Залесский — в тапочках, в спортивных штанах, старых, вздутых на коленях, в грязной майке.

— Вы?!

Можно не отвечать — вопрос риторический. «Quousque tandem abutere, Catilina, patientia nostra?»

Я улыбаюсь, отступаю на шаг. Способ старый — для дурачков. Писатель-алкаш переступает порог…

Левая тапочка летит в сторону. Гражданин Залесский покорно сгибается в поклоне, шипя от боли. А как не согнуться, когда его кисть — за спиной, вывернута пальцами к затылку, стоит мне двинуть рукой…

— Ни звука! Дернешься — больно будет! Понял? Если понял — кивни!

Он медлит, и я слегка додавливаю. Теперь гражданин Залесский не шипит — стонет. Я же предупреждала!

— Ну что, сладкий мой, понял? Или руку сломать?

Кивок. Вот и хорошо!

— Теперь — вниз! Медленно!

Он подчиняется без звука — то ли перепуган до смерти, то ли о кентах у подъезда вспомнил. Но и я помню о них. Не помогут тебе кенты, писатель!

Руку не отпускаю, хотя бежать ему некуда. Пусть почувствует, ощутит каждую ступеньку. Выход! Уже? Да, уже.

— Стой! Налево, в подвал!

Подвал я приметила еще в первый свой визит. Дверь сорвана в незапамятные времена, ступеньки сбиты. Наверно, здешние пацаны подружек затаскивают — тискаться. Вот и мы этим делом займемся!

Ступеньки кончились. Вокруг темно, и я отпускаю его руку.

Отбрасываю гражданина Залесского к стене.

— Стоять! Дернешься — стреляю. У меня глушитель — не услышат!

Кажется, поверил. Дыхание стало чаще — страшно! А мне каково, ублюдок?

— Ну, добрый вечер, Олег Авраамович!

— Добрый… добрый вечер…

— Отвечать будете тихо и короткими фразами.Ясно?

— Ясно! Но Эра Игнатьевна, почему?!

Очнулся! Рано очнулся, самое интересное впереди!

Я прислушиваюсь — наверху тихо. Из квартиры никто не вышел, кенты колесят на улице. Вот и славно! Спросить о пленке? Нет, ведь есть еще и распечатка, значит, не вслепую работал!

— Вопрос первый. Какое вы имеете отношение к Эмме Александровне Шендер? Молчит. Затем изумленное:

— К кому?

Ударить? Так, чтобы завыл, скорчился, упал прямо на грязный цемент?

— К Эмме Шендер. Там, где она живет, ее обычно называют Эми. Иногда — Эмма.

Молчит. Может, и вправду не знает? Дал ему гражданин Молитвин (или еще какой-нибудь мерзавец) пленку, дал распечатку. Или не давал, сразу Петрову сунул?

Достаю диктофон. Палец скользит, никак не может найти переключатель.

«Это вы убили его, мистер Мак-Эванс!»

«Не мели ерунды, девка! Твоего Пола сожрала его любимая тварюка! Вот, капрал свидетель…»

Выключаю. Молчит.

— Слушаю вас, Олег Авраамович!

— Это не ваше дело! Слышите! Не ваше! Ого! Откуда только голос прорезался!