Кровь пьют руками - Страница 31

Курносый нахмурился и важно кивнул.

— Все! Пошел!

Я затравленно оглянулась. «Сагайдачники» строились, сзади звучало: «Третий взвод!.. Пулеметный взвод!..»

Рука коснулась дверцы…

— Не можно, дамочка!

Лапа сержанта стальным шлагбаумом преградила путь.

— Какая я тебе дамочка, сопляк! — огрызнулась я, с трудом вспоминая количество звезд на своих петлицах. — Я по вашему счету… подполковник!

— А все одно не можно! — парень вздохнул. — Потому как приказ. Бить не буду, а наручники надену!

Сзади послышался резкий голос Бажанова. Кажется, он собирал командиров. Я вновь оглянулась…

— Эра Игнатьевна!

Дверца распахнулась. Дуб! Ухмыляющийся, с автоматом на брюхе — но без-каски, в одном подшлемнике.

— Где каска, господин Изюмский? — сурово поинтересовалась я.

Дуб хмыкнул и, отбросив лапу бдительного сержанта, пристроился рядом.

— Сейчас, блин, шерстить начнем! Снаружи вроде тихо, охраны нема. Я все уже узнал! Тут два дома: который новый, там психи, а тот, что Голицыны — для администрации. Как мыслите, где искать надо?

— А что тут еще есть? — осведомилась я. — Ну… — дуб оглянулся. — Ближе к пруду — церковь, которая бывшая. Дальше — дом поповский, тоже бывший. И село — три дома, старухи живут. Так пойдемте, поглядим!

Я выразительно покосилась на сержанта. Изюмский почесал пальцем лоб, хмыкнул.

— А ты, парень, чего, из блатных? Какая статья?

— Я тебе дам, статья! — Сержант резко повернулся.

Веснушки пылали гневом.

— А татуировка? На левой руке.

— Да какая на хрен… Смотри!

Лапа протянулась вперед. Клац! Наручники, которыми грозили мне, защелкнулись на запястье бдительного «сагайдачника». Другую половину дуб пристегнул к дверце.

— Вот так. Эра Игнатьевна! Видели бы вы меня, блин, когда я в операх служил!

2

Возле машин было пусто. Десяток парней в камуфляже разместился вдоль забора. Еще трое перекрывали ворота.

— Пошли уже! — констатировал Изюмский. — Шерстить пошли! Не успели мы с тобой, блин! Ладно, подождем. Вон она, церковь, сзади!

От церкви уцелели только стены — красно-кирпичные, массивные. Вокруг лежал нетронутый снег. Внезапно подумалось, что здесь очень красиво. Лес, старый помещичий дом, пруд. Быть может, при Голицыне в нем лебеди плавали. Да… За стены родные, за сень милых кленов, за старый родной и порушенный дом…

Резкий гудок заставил обернуться — из-за ограды выруливал автобус. Древний «ЗИЛ», таких в городе и не встретишь.

— Ах ты! — дуб вполголоса чертыхнулся и бросился вперед. За ним поспешили трое «сагайдачников». Снова гудок — в нем слышалось явное недоумение. Автобус затормозил, водитель выглянул наружу, склонился к подбежавшему Изюмскому. Внезапно послышался вопль — испуганный вопль десятков голосов. Кричал автобус — дружно, протяжно. Дуб отскочил, что-то сказал курсантам. Один из них, козырнув, стал рядом с дверью водителя. Изюмский повернул обратно.

— Психи! — сообщил он не без некоторого удовлетворения. — Настоящие! Их в Дергачи возили — развлекаться, блин! Слыхала, как завыли, когда «стволы» увидели?!

Крик стал тише и понемногу заглох. Я невольно пожалела несчастных. Ничего себе развлечение получилось! Ехали домой, мечтали об ужине…

— Ах вот ты где, Гизело!

Видать, стареть стала. Опять не услышала — а ведь должна была! Особенно когда такой медведь заходит сзади.

— Шутите, значит? Водителя стреножили?

Брови заместителя мэра были сурово сдвинуты. Я храбро парировала гневный взгляд, усмехнулась:

— Кадры подбирать надо лучше!

Веснушчатый сержант топтался поодаль, делая вид, что не смотрит в мою сторону.

— Кадры! — Бажанов явно хотел сплюнуть, но сдержался. — В общем, так, Гизело! В первом корпусе — больные. Тревожить не стали — пробежались только. Во втором — пусто. Директор уехал, завхоз уехал. Там какие-то лаборатории, посмотреть надо. А в целом, ни хрена! Я ребят послал к складу, это бывший винный погреб… Слушай,, а может, тебя надули, а?

Ответить я не успела — по ушам словно палкой ударили. Раз, еще раз…

— Ложись! Ложись! К забору.

Теперь стреляли очередями. Кто-то явно не жалел патронов.

И, словно в ответ, вновь послышался знакомый вой. Но на этот раз он доносился не только из автобуса. Кричали в доме, спрятанном эе высоким кирпичным забором. На миг стало жутко. Так, наверное, воют в аду.

Падать не стала — пожалела пальто. Чугунная решетка забора тоже не показалась надежным прикрытием. Пока я раздумывала, сильная рука рванула за плечо, потащила назад, за ближайший грузовик.

— Началось, блин! — дуб радостно ухмылялся, поглаживая «калаш». — Ну, это дело! Ща мы им!

Я даже не смогла огрызнуться — внезапно навалилась усталость, свинцовая, одуряющая. Так и знала! «Мы» дадим «им», «они» дадут «нам». Вот и пули, как воробушки, плещутся в пыли…

Не в пыли — в грязном, уже начавшем подтаивать февральском снегу.

*******

Погреб издали походил на дот: низкая, уходящая в землю арка серого камня, стальные двери — и следы «трассеров», медленно тающие в холодном вечернем воздухе.

«Сагайдачники» залегли прямо в снегу, не отвечая на огонь. Я, как штатская крыса, болталась сзади, за массивной каменной тумбой, неизвестно зачем поставленной посреди старого сада еще в незапамятные времена. Дуб отирался рядом, нетерпеливо поглядывая вперед. К «сагайдачникам» его не пустила я. Изюмский пытался возражать, но я раззявила пасть — и после третьего загиба его пыл угас.

Стрельба — то ленивая, то яростная — продолжалась уже с полчаса. Стреляли «они». Темнота, сгустившись над старым селом, мешала «им» — пули уходили в «молоко». Похоже, Бажанов ждал, пока у «тех» кончатся патроны. Приказ не стрелять я одобрила. Первач-псы не дремлют: стоит какому-нибудь меткому курсанту попасть — и отмаливай потом беднягу!