Кровь пьют руками - Страница 34

К оглавлению

34

Не дождавшись ответа, Бажанов махнул рукой, «сагайдачникам», покачал головой:

— Ну и фигня, хоть попа зови! А ты молодец, Гизело, раскрутила гадов!

— Нет, не я.

Я отвернулась — смотреть на кровь не было больше сил.

— Это дело раскрыл Володя Изюмский. Володя…

От прокуратуры я решила пройтись пешком. Тучи ушли, холодный свет луны заливал уснувший город: Тонкий хрупкий лед хрустел под ногами.

В голове было пусто. Не хотелось ни о чем думать.

Домой!

Снять пальто, упасть на кровать…

Нет, сначала под душ!

Мыться, сдирать кожу пемзой, пока не сотрется вся кровь.

Кровь и грязь.

Бог являлся в крови и грязи — и так же ушел. Ушел — чтобы вернуться.

Бог Крови — и мы служители его.

Я пыталась мысленно составить доклад Девятому, но слова разбегались, не давались в руки. Завтра! Встану пораньше, и снова — под душ… Смогу ли я отмыться от этого?

А пока — домой. Не забыть прослушать автоответчик — вдруг Маг все же позвонил? Хорошо, что Игорь ничего этого не видел. Смогу ли я улыбаться, если он забежит в гости? Иногда так не хочется улыбаться!

Лед хрустит под подошвами.

Домой!

***

Черную машину у подъезда я заметила издалека и почему-то сразу поняла — к кому. Я обернулась — сзади неспешно шли двое, глядя вверх, на равнодушную луну. Опять не услышала! Впрочем, это уже не важно.

— Гражданка Гизело?

Знакомая рожа стрикулиста радостно щерится. В руке — бумажка. Мятая.

— Извольте прочитать! Вы же у нас, так сказать, законник!

Ордер по всем правилам. Сам Никанор Семенович расписаться изволил! Интересно когда? Вчера? Да, еще вчера. Значит, не спешили. Ждали, чем все кончится.

Я вздохнула, закрыла глаза. Ну почему сегодня? Сегодня, когда не осталось сил ни на что!

— Могу я узнать… причину? Стрикулист довольно морщится, цокает языком.

— Конечно, можете, гражданка… Стрела? Я не ошибаюсь?

Надо мною беззвучно скалится мертвый рунный лик.

Вот и все, Эрка.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ
БОГ БЕЗ МАШИНЫ,
Или Ах, у психов жизнь — так бы жил любой!

Пятница, двадцатое февраля

И акула-каракула левым глазом* Мене, теки, фарес и прочая чертовщина* Что ж вы, дети, не пляшете, хороводы не водите? * Лель делает нам завидное предложение

История имеет свойство повторяться, — глубокомысленно изрек Ерпалыч, посасывая спелую валидолину. — Нас снова вербуют. Причем в ту самую контору, где я уже в свое время имел честь процветать.

В голосе старика звучит странная смесь удовлетворения и обреченности. Как у человека, заявляющего среди рушащихся вокруг домов: «Ведь я же говорил, что будет землетрясение!» Или ядерная война. Или Армагеддон пополам с Рагнаради. Хрен редьки не слаще.

Да уж, история имеет такое пакостное свойство. Опять я валялся в беспамятстве, опять очнулся в собственной квартире в обществе милейшей Идочки, разве что старый Сват-Кобелище сейчас сменил ицостась да вместо интеллигентной Эры Гигантовны ко мне — вернее, к нам — заявился не менее интеллигентный магистр; опять видения колесили по просторам наших необъятных мозгов… и опять очень хочется жрать!

Я с опаской покосился на дверь, ожидая: вот сейчас вновь раздастся грохот сапог по лестнице, И в квартиру вломится знакомый полковник со всей своей любимой группой захвата. Однако в подъезде тихо. Пока, во всяком случае.

Я кошусь себе на дверь, а друзья мои косятся на меня (даже Ерпалыч умолк), и глаза их блестят единообразием вопроса: «Алька, что скажешь?»

Мне очень не по душе необходимость говорить, принимать какие-то решения — но, похоже, не отвертеться.

— Я понимаю, что вопрос стоит так: соглашаться нам на предложение магистра или нет? Только давайте решать его будем чуть погодя, на сытый желудок. Голодный я, «братва»! Прямо как… как акула!

Вот так всегда: сначала брякну, потом думаю.

Только-только пришедшая в себя Идочка мгновенно бледнеет с явным намерением вновь: грохнуться в обморок. Сестра милосердия дарит меня таким блеском очей, что я невольно вспоминаю, как смотрела на меня Натали незадолго перед своим уходом. Очень похоже смотрела. Как на чудовище.

Наверное, Ид очке кажется: вот-вот за окнами раздастся плеск волн, вода хлынет в квартиру, а у меня начнут прорастать хвост и плавники, после чего я мигом примусь закусывать всеми присутствующими по очереди — начиная, конечно же, с нее, с аппетитной Идочки!

Стоп! Назад! Соответствующая картина уже начинает проступать в сознании, оформляясь словами-образами, и если я еще чуть-чуть дам волю своему пакостному воображению… Не знаю я, что тогда будет, — и знать не хочу! Может быть, ничего, а может… нам акула-каракула нипочем, нипочем, мы акулу-каракулу кирпичом, кирпичом, а также кулаком, каблуком, балыком, матюком… Эх, Пашка, Пол-Пашка, братец ты мой неприкаянный, как же тебя приложило мордой об жизнь! И все-таки ты жив, жив отчасти, не по-людски, а по-своему, по-новому, приспособившись к расширению нашей хреновой реальности; ты можешь на время становиться почти прежним. Правда, цена этого способна вывернуть человека наизнанку, страшная цена, последняя цена, а ты ее платишь, выходишь, возвращаешься… Сам выбрал, Пашка. Сам. Теперь я знаю: есть в этом ужасающем существовании нечто необъяснимо притягательное, засасывающее… Кажется, я тебя понимаю. Кажется…

Хватит!

С огромным трудом мне удается стряхнуть с себя наваждение.

— Не бойтесь, Идочка! Ну спросите, спросите, пожалуйста: «Что с вами, больной?» — и я вам честно отвечу: «Со мной все в порядке!» Да не смотрите вы на меня так, не съем я вас! Я сестрами милосердия не питаюсь. И вообще, женщины меня интересуют отнюдь не с гастрономической точки зрения…

34